Великая Богиня и Воскресший Бог Древней Сирии (фрагмент лекции)

Почитание Астарты в Ханаане и Финикии

И теперь мы переходим ко второму, тоже очень важному образу, а позже вернемся ещё к Баалу под разными его именами. Этот образ – Астарта-Атират. Об Астарте мы много говорили в лекциях по Месопотамии, и ничего этого повторять не будем. Мы будем говорить именно об особенностях почитания Астарты в Ханаане и Финикии и об особенностях понимания её образа.

Во-первых, надо сказать, что у нас есть два образа, две супруги Илу и Баала — Анат и Астарта. Что касается Анат, то это аспект матери богов. Она как супруга Илу порождает всех богов, она – мать богов, мы сейчас это увидим. Но это - то же самое лицо, что и Астарта. Только это Астарта в её другой форме, я не использую слово «ипостась», оно здесь будет некстати. Анат-Атират именуют Илит, «богиня»; она – Кинит-Илим, «та, кто родила богов», в Библе ей молились как Баалат Баал, то есть, «жене Баала».

А Астарту именовали Ахет, «сестра», Бетлит, «девственница», Рихми, «жалостливая», «участливая». Они обе и дочери, и супруги Эля, и одновременно – матери богов. В надписи сидонского царя Эшмуназара V века Астарта названа «именем Баала», в Карфагене Тинит — «лик Баала». И имя, и лик – это проявления божественной силы. Карфагенские имена женщин: Пене-Баал — «лик Баала», Шем-Баал — «имя Баала», Цалам-Баал — «лик Баала». Это последнее имя, кстати говоря, стало именем героини и названием романа Гюстава Флобера - Саламбо.

Астарта – не какое-то независимое божество. Астарта-Анат – это энергия, проявление, явление вовне Баала, и люди Ханаана это отлично понимали. Баал являет себя в мир своим женским обликом Анат-Астарты. Илу – в первую очередь являет себя через Анат, Баал – в первую очередь через Астарту. Но это одна и та же энергия, которую, оскопив, или хотя бы прогнав Ила в отдалённые места, Баал забирает себе. То есть, если в Месопотамии Инанна - Иштар имеет самостоятельное значение, и, что важно, благодаря ей происходит обоженье человека через брачный союз, союз мужчины и женщины, Инанны и Думузи, то в Финикии мы видим иное. Женский образ – это только энергия, через которую человек восходит к Богу, сотворившему мир и управляющему миром, и отстранившему предвечного Бога от власти над миром.

В Израиле считали, что это - величайшее заблуждение, величайшее нечестие – так представлять себе Бога. По сути говоря, иконография этой Великой Богини, назовем её Сирийской Богиней, не менялась на протяжении тысячелетий. Мы усматриваем её прообразы еще в Чатал Хююке, еще в неолите, в Анатолии VI тысячелетия до Р. Х. Это знают ученые. В.Роске пишет: «В городах центральной Анатолии… молитва богине, которая типически изображалась на троне, фланкированном львами или леопардами, может быть прослежена в глубину времен вплоть до неолита». [W.Roscoe. Priests of the Goddess: Gender Transgression in Ancient Religion // History of Religions Vol. 35, No. 3 (Feb., 1996), P. 198]. 

И действительно, в Чатал Хююке есть изображение такой богини. Но в Финикии, где скрещиваются многие религиозные традиции, множество языков и культур, это супруга Баала. Египтяне её почитают как Хатхор, в Месопотамии, как Иштар - Инанну, в Греции – как Афродиту, Геру и Кибелу.

Образ богини в «Метаморфозах» Апулея

К Сирийской Богине в окружающем Ханаан мире было двойственное отношение. Почитание соединялось с отвращением - и не только со стороны христиан или евреев. В «Метаморфозах» Апулея, как вы помните, весьма превозносится Исида, она же – Хатхор, она же – мать Гора. И говорится, что главный герой, Луций, вернул себе человеческий образ и очистился от скверны благодаря тому, что решил стать жрецом Исиды. «Метаморфозы» кончаются панегириком Исиде. В «Метаморфозах» говорится и о Сирийской Богине, и эти два образа жестко противопоставляются.

Я подчеркиваю, что Апулей - благочестивый и мудрый римлянин. Следует прочесть восьмую книгу «Метаморфоз» (обычно этот роман называют «Золотой Осёл»), разделы 26-28.

Осел, а точнее – Луций, ставший ослом за своё нечестие, был куплен жрецами Сирийской Богини. И эти жрецы оказались очень странными существами, не мужчинами и не женщинами. Это люди, которые сами себя оскопили, они - флагелланты, то есть, они избивают сами себя, режут себя бритвами, хлещут себя специальными плетьми, в которые вплетены косточки жертвенных животных - овец и коз. И которые при этом предаются неуёмному, совершенно отвратительному и разнообразному разврату, безмерно похотливы, алчны и, в сущности, обманывают людей:

«Новый мой владелец, получив нового слугу, повел меня к своему дому и, едва ступил на порог, закричал:

– Девушки, вот я вам с рынка хорошенького раба привел!

А девушки эти оказались толпой развратников, которые сейчас же возликовали нестройным хором ломающихся, хриплых, пискливых голосов, думая, что для их услуг действительно припасен какой-нибудь невольник; но, увидев, что не дева подменена ланью, а мужчина – ослом, они сморщили носы и стали по-всякому издеваться над своим наставником, говоря, что не раба он купил, а мужа – для себя, конечно.

– Смотри только, – твердили, – не слопай один такого восхитительного цыпленочка, дай и нам, твоим голубкам, иногда попользоваться.

Болтая между собою таким образом, они привязали меня к яслям возле дома. Был среди них какой-то юноша, достаточно плотного телосложения, искуснейший в игре на флейте, купленный ими на рабском рынке на те пожертвования, что они собирали, который, когда они носили по окрестностям статую богини, ходил вместе с ними, играя на трубе, а дома без разбора служил общим любовником. Как только он увидел меня в доме, охотно и щедро засыпал мне корма и весело проговорил:

– Наконец-то явился заместитель в несчастных моих трудах! Только живи подольше и угоди хозяевам, чтобы отдохнули уже уставшие мои бока.

Услышав такие слова, я призадумался об ожидающих меня новых невзгодах.

На следующий день, надев пестрые одежды и безобразно размалевав лицо краской грязно-бурого цвета, искусно подведя глаза, выступили они, украсившись женскими повязками и шафрановыми платьями из полотна и шелка; на некоторых были белые туники, поддерживаемые поясами, разрисованные узкими пурпурными полосками, напоминавшими маленькие копья в полете, ноги обуты в желтые туфли; а изображение богини, закутанное в шелковый покров, водрузили они на меня; сами же, обнажив руки до плеч, несли огромные мечи и секиры и прыгали с криками, возбуждаемые звуками флейты, в бешеном священном танце. Миновали они немало хижин и, наконец, достигли дома зажиточного хозяина; как только они вступили в него, сейчас же воздух огласился нестройными воплями, и они в исступлении принялись носиться, опустив голову, стремительными движениями поворачивая шею, так что свисающие волосы развевались, образуя круг; некоторые на бегу кусали свои плечи и, наконец, двусторонними ножами, которые при них были, руки себе начали полосовать. Один из них особенно старался: из глубины груди вырывалось у него прерывистое дыхание, и он изображал дикое исступление, словно на него снизошел дух Божий, как будто Божеское присутствие, вместо того чтобы совершенствовать человека, делает его немощным и больным.

Но смотри, какое вознаграждение заслужил он от небесного провидения! Притворно начал он громогласным вещанием поносить самого себя и обвинять в том, будто он каким-то образом преступил священные законы религии; потом кричит, что должен от собственных рук получить справедливое возмездие. Наконец схватывает бич – своего рода оружие этих полумужчин, одним им свойственное, – сплетенный из полосок лохматой шерсти с длинной бахромой и овечьими косточками различной формы на концах, и принимается наносить себе узелками этими удары, защищенный от боли необычайным присутствием духа. Можно было видеть, как от порезов мечом и от ударов бичом земля увлажнилась нечистой кровью этих скопцов. Обстоятельство это возбудило во мне немалую тревогу; при виде такого количества крови, вытекавшей из многочисленных ран, подумал я: «А вдруг случится так, что желудок странствующей богини пожелает ослиной крови, как некоторые люди бывают охочи до ослиного молока?» Наконец, не то утомясь, не то удовлетворясь бичеванием, прекратили они кровопролитие и стали собирать и складывать за пазуху, где места было довольно, медные и даже серебряные деньги, которые наперебой протягивали им многочисленные жертвователи; кроме того, дали им бочку вина, молока, сыра, немного муки разных сортов, а некоторые подали и ячменя для носителя богини; все это они с жадностью забрали и, запихав в специально для подобной милостыни приготовленные мешки, взвалили мне на спину, так что, выступая под тяжестью двойной поклажи, был я одновременно и храмом и амбаром.

Таким образом, переходя с места на место, они обирали все окрестности. Придя, наконец, в какое-то селение, на радостях по случаю хорошей наживы решили они устроить веселое пиршество. Посредством ложного предсказания выманили они у какого-то крестьянина самого жирного барана, чтобы удовлетворить этой жертвой алчущую Сирийскую Богиню, и, приготовив все как следует к ужину, идут в баню; помывшись там, они приводят с собою как сотрапезника здоровенного мужика, щедро наделенного силой бедер и паха; не поспели они закусить кое-какими овощами, как, не выходя из-за стола, грязные эти скоты почувствовали бесстыдные позывы к крайним выражениям печально знаменитой похоти, окружили толпой парня, раздели, повалили навзничь и принялись осквернять гнусными своими губами. Не могли глаза мои выносить долго такого беззакония, и я попытался воскликнуть:

– На помощь, квириты!

Но никаких звуков и слогов у меня не вышло, кроме ясного, громкого, поистине ослиного «о». Раздалось же оно совершенно не ко времени, потому что из соседнего села прошлой ночью украли осленка, и несколько парней отправились его отыскивать, с необыкновенной тщательностью обшаривая каждый закуток; услышав мой рев в закрытом помещении и полагая, что в доме прячут похищенное у них животное, они, чтобы лично наложить руку на свою собственность, неожиданно всей гурьбой вваливаются в комнату, и очам их предстает гнусная пакость; тотчас они сзывают соседей и всем рассказывают про позорнейшее зрелище, поднимая на смех чистейшее целомудрие священнослужителей».

Когда читаешь этот фрагмент, «Метаморфоз», то видишь, что Апулей, специально противопоставляет Сирийскую Богиню и великую Исиду, показывая, что Сирийская Богиня — это очень плохо. Но у нас есть и другой текст. Тексты II тысячелетия фрагментированы, вы помните, тем не менее, из них понятно, что Астарта, супруга Баала, изображается постоянно жаждущей убийства, жаждущей крови. Однако, есть довольно подробный текст, который дошел до нас под именем Лукиана, он называется «О сирийской богине».

Лукиан «О сирийской богине»

Многие ученые считают, что автор – не тот Лукиан, который написал известные сатирические произведения. Повесть «О Сирийской Богине» очень серьёзна. Она описывает ритуалы и священнодействия, и автор утверждает, что сам был их участником. По поводу этой книги существует множество современных размышлений; достаточно сказать, что исследование этого маленького текста, который может уместиться на нескольких страницах, очень подробно комментировано. Его издало в виде книги издательство Лейден Брилл в серии «Сравнительное религиоведение». То есть это ключевой текст. И вот что пишет об этом празднике Астарты Лукиан – подчеркиваю, не противник, как Апулей, а, скорее, почитатель Сирийской Богини.

«На это празднество стекается множество народа из Сирии и соседних стран; каждый несёт с собою свои священные предметы, и каждый имеет отличительные значки, изготовленные для этого.

В установленные дни толпа собирается в святилище, чтобы присутствовать при оргиях: множество галлов и священнослужителей, которых я уже назвал, справляют оргии, причем режут себе руки и бьют друг друга по спинам. Находящиеся тут же многочисленные музыканты играют на флейтах, бьют в тимпаны и поют боговдохновенные священные песни. Всё это происходит вне храма, и никто из участников оргий в него не вступает».[Лукиан. О сирийской богине, 49-53]

Перед нами открывается некая картина. Я вам скажу, о каком храме идёт речь, он сохранился очень неплохо, это знаменитый храмовый комплекс в Баальбеке, который греки ещё называли с эпохи эллинизма Гелиополем, городом Солнца. Эти храмы сохранились, слава Богу.

«В эти дни многие становятся галлами. В то время, как одни играют на флейтах и справляют оргии, на многих уже находит безумие, и, хотя пришли они сюда только как на зрелище, начинают делать следующее, расскажу и о том, что они делают: юноша, которому надлежит совершить это, с громким криком сбрасывает свои одежды, выходит на середину и выхватывает меч; мечи эти постоянно находятся там, как я думаю, для этих целей. Оскопив себя мечом, юноша носится по всему городу, держа в руках то, что он отсек. И в какой бы дом он ни забросил это, оттуда он получает женские одежды и украшения. Вот всё, что совершается во время оскопления».

Те люди, о которых пишет Апулей, тоже ходят в женских одеждах, то есть, это и не мужчины, и не женщины.

«Галлов хоронят не как обыкновенных людей (Это важно, обратим на это внимание). Если умирает галл, товарищи его относят за город. Положив его там вместе с носилками, на которых его принесли, они бросают на него камни, после чего возвращаются назад».

Вот, собственно говоря, таково описание, если угодно, сторонника всего этого дела. Оно, скажем прямо, довольно жуткое, но это описание, корреспондирует Апулею, и у нас нет основания считать, что это выдумка или напраслина.

Перед этим Лукиан описывает одну историю. История эта хрестоматийная, она пересказывалась тысячу раз, её впоследствии очень любили рассказывать персы. Она даже была любимой историей у Гёте в «Годах учения Вильгельма Мейстера». Перед холстом, на котором был написан этот сюжет, мальчик, будущий главный герой книги, а, наверное, и сам автор, проводил часы. Действующие лица этой истории – ассирийский царь и его молодая жена Стратоника. Стратоника — на греческом легко понятное слово - «победительница войск». Но на самом деле все по-другому: это грецизированное ханаанское слово Астарта-ниику. Астарта-ниику – это образ проявления, если угодно, человеческое воплощение Астарты. Вот кто такая Стратоника.

В Стратонику влюбляется сын ассирийского царя – по всей видимости, от первого брака. Влюбляется, но, естественно, это жена отца, поэтому он не смеет раскрыть свои чувства и болеет, и совсем захирел. Отец пытается своего сына и наследника вылечить, но врачи ничего не могут сделать. И тогда придворному врачу приходит в голову мысль – а не любовь ли это? Потому что никаких видимых симптомов какой-то тяжелой болезни у пациента нет, а болезненные проявления очевидны. И он велит всем женщинам в доме, которых мог бы видеть царевич, в том числе и собственную жену, пройти перед этим юношей, который лежит на кровати. А сам положил руку на его лоб и на его сердце. И в тот момент, когда мимо него прошла Стратоника, у него выступил пот на лбу и учащённо забилось сердце. И всё стало понятно.

Но сказать царю такое врач боится. И он говорит ему совершенно иное: «Царь, я должен тебе сообщить, что узнал причину болезни твоего сына – это любовь». «О, – говорит царь, – скажи мне, кто же его возлюбленная, и я решу эту проблему». «Мне стыдно сказать, но это моя жена» – отвечает врач. «Ну, – говорит царь, – ради наследника престола, ради будущего ассирийского царства, пожертвуй своей женой, отдай её мальчику, если он её так полюбил. Мы тебе найдём ещё лучше». И тут врач признается: «Царь, ради славы ассирийского царства я готов на это пойти. Но беда в том, что на самом деле это не моя жена, а твоя. Я специально тебе так сказал, чтобы посмотреть, какой будет твоя реакция. В твою жену, в свою мачеху, влюбился твой сын. И из-за неё он чахнет». Царь, поговорив с сыном, выяснил, что это правда. И он оказался достойным царём, хотя ситуация, как вы понимаете, была двусмысленная. Он отдал и жену, и престол своему сыну, а сам удалился в Вавилон и стал там одним из жрецов Мардука. Такова первая часть этой истории.

Но на этом она не заканчивается. Стратоника, видимо, дала какой-то обет Астарте, но не исполнила его. Непонятно, с чем был связан этот обет, но Астарта за его неисполнение наслала на неё тяжкую болезнь. И теперь уже бедная Стратоника близка к смерти. И она узнаёт, что единственный способ избавиться от этой болезни — построить в Гелиополе храм Астарты. А греки называли его храмом Геры, жены Зевса. И Стратоника говорит своему новому, молодому мужу, что «я должна отправиться туда и построить этот храм, иначе я умру». И он отвечает: «я тебя отпущу, но с тобой, помимо строителей, поедет как помощник мой близкий друг Комбаб. А Комбаб – молодой красивый мужчина, который ясно понимает, что долгое пребывание с, по всей видимости, любвеобильной Стратоникой кончится для него очень печально. Сначала он уговаривает царя его не посылать — но всё бесполезно. И он решается сделать страшную вещь: он сам себя оскопляет. И свои половые органы кладет в мёд, в бальзам, чтобы они не разложились. И прячет их в ларец, запечатывает печатями и отдает царю со словами: «Это мое главное сокровище, оно запечатано в ларце. Ты ни в коем случае на него не смотри, но храни его у себя. Только на этом условии я согласен ехать». Царь принял на хранение «сокровище».

Они едут, храм строится, конечно же, Стратоника влюбляется в Комбаба. Сначала это робкое чувство, потом оно уже явное, Лукиан всё это рассказывает на греческий манер, как роман, а потом уже Стратоника, напившись вина, бросается на колени перед Комбабом и объясняется ему в любви. Но тут Комбаб говорит: «слушай, я рад быть тебе полезным, но увы — у меня ничего нет для любви. И тогда, естественно, она огорчена, но теплые, очень горячие дружеские чувства между ними сохраняются. А «добрые» соглядатаи, вельможи, которые присутствовали при них, они заметили их чувства, все поняли, но не до конца, что естественно. И сообщили царю, что его жена спит с его доверенным лицом, и все это видели.

Естественно, царь отзывает Комбаба, говорит ему «казнить тебя, помиловать нельзя». И когда его уже ведут на казнь, он обращается к царю: «Царь, я знаю, что ты меня хочешь казнить, чтобы завладеть моим сокровищем, которое я тебе дал». «Да, ничего подобного - говорит царь. - Я тебе сейчас отдам твоё сокровище — иди вместе с ним на казнь, мне оно совершенно не нужно!». И выносят ему этот ковчежец. И тогда при всем народе, который уже ждет казни, Комбаб его открывает, достает из него, понятно, что. И говорит: «Царь, посмотри, у меня этого нет, а вот здесь есть, я вручил это тебе ещё до моего отъезда. Я тебя предупреждал».

И дальше Лукиан пишет: «Эта неожиданность (то, что у Комбаба не оказалось этой естественной части) успокоила страсть Стратоники, но любовь свою она не могла забыть, проводя целые дни с Комбабом. Она утешала этим своё безнадежное чувство. Подобную же любовь и теперь еще можно встретить в Гелиополе. Женщины страстно влюбляются в галлов, которые в свою очередь безумно к ним стремятся. Такая любовь не вызывает ничьей ревности и почитается даже священною».

Такой вот странный рассказ. Я думаю что это фрагмент какого-то недошедшего до нас мифического предания II или III тысячелетия до Рождества Христова, которое еще предстоит кому-то проанализировать в деталях. Но в целом ситуация совершенно ясна – обычай такой был, и он был распространен.
У Лукиана в повести «О Сирийской Богине» есть ещё одна интересная деталь: в этом храме были поставлены два огромных фалла, каменных изваяния в виде мужского полового органа, с надписью «Я, Дионис, посвятил эти фаллы Гере, своей мачехе». А Дионис, как вы понимаете, это умерший и воскресший бог, победитель смерти. То есть это аналог Баала и тех его проявлений, которые умирают и побеждают смерть.

Если вспомнить, что Стратоника – тоже мачеха, то становится понятно, что Дионис, Комбаб и Баал — одно и то же лицо относительно формы гибели и воскресения. То, что произошло с Думузи, то, что описано в древних повествованиях как смерть от жестоких демонов, которые поймали его и убили, переосмысляется, а может быть, раскрывается таинством. Мы не знаем, когда появилось это добровольное оскопление, скорее всего, это добавка Ханаана, ничего подобного в Месопотамии нет. Хотя намеки на это имеются. Есть определенные элементы таинства Думузи, где в ритуале говорится о чем-то похожем. По крайней мере, некоторые месопотамские тексты можно так интерпретировать.

В тексте Лукиана говорится, что фаллы, установленные том в храме, имеют в высоту 30 сажен, а сажень – это 2 метра 15 сантиметров. То есть это гигантские, почти семидесятиметровые фаллы. Что маловероятно – наверняка единицы длины тут нами неправильно понимаются. В любом случае, на них влезает человек, как на столб, и молится. Причем молится в течение недели. И в тексте подробно описывается, как он влезает по этому фаллическому столбу. И семь дней пребывает на его вершине, в то время как ему туда подают воду и пищу. Но он боится спать, потому что, если уснуть, он свалится и разобьётся на смерть. И поэтому семь дней он бодрствует и молится за всю Сирию – так там сказано.

Интересно, что столпостояния, христианские уже молитвы на столпах, —пришли из Сириии. Эта традиция появилась в сирийских монастырях. И у неё вот такая предыстория, казалось бы, совершенно нравственно ей не соответствующая, тем не менее, это безусловный факт. В чём здесь смысл? Столб – это образ той самой великой жертвы. Дионис, он же Баал, говорит: «Я принес эту жертву своей матери, и поэтому на ней, как на столпе, осуществляется молитва за всю Сирию, за жизнь народа».

Мы видим порочное, больное представление о том, что добровольное лишение себя возможности продолжать род даёт бессмертие. Продолжение рода естественным образом даёт родовое бессмертие в детях, во внуках. А самооскопление будто бы дает индивидуальное бессмертие. Опять же, на это есть много аллюзий даже в Евангелии, когда, например, Иисус говорит: «есть скопцы, которые от чрева матери родились так; и есть скопцы, которые оскоплены людьми; и есть скопцы, которые оскопили самих себя для Царства Небесного» [Мф 19:12].

Традиционное понимание тут таково, что «третьи» воздерживаются от брака, и в этом смысле делают себя скопцами. Но, как вы знаете, что есть немало сект, в частности, русская секта скопцов, которые понимают это буквально. И всё это связано с оргиями, связано с вещами весьма несимпатичными. И мне кажется, что это - продолжение той Сирийской традиции. Вы помните, что дьявол – обезьяна Бога. И вроде бы это очень похожее на добровольное безбрачие явление, но с таким извращенным элементом, что не открывает, а закрывает врата в Царствие Божие. А открывает врата самым низменным человеческим инстинктам, которые человек, выросший в религиозной культуре, себе не позволяет.

В данном случае нам не обязательно говорить только о христианах, Апулей – представитель греко-римского религиозного мира, но он крайне это осуждает. Есть точка зрения, что Лукиан в такой благочестивой форме написал пародию на объективный факт. И именно об этих объективных фактах мы сейчас и поговорим.

На самом деле здесь воспроизводится модель, уже известная нам по Месопотамии, по двойному браку Инанны. Инанна и жена Ана, владыки неба, и она же – жена Думузи, и тем самым осуществляется обожение. Но если при этом конфликта Ану и Думузи в Месопотамии нет, то в Ханаане конфликт Эля и Баала очевиден. И теперь посмотрим на почитание Баала в качестве именно умершего и победившего смерть Бога. Посмотрим и в предании, и религиозной практике, и в ритуале.