Перевод: Анна Блейз
Статья К.Ф. Смита «Трапезы Гекаты» была впервые опубликована в 1937 г. во втором томе «Энциклопедии религии и этики» под редакцией Джеймса Гастингса (K.F. Smith, Hekate’s Suppers. // James Hastings [ed.], Encyclopaedia of Religion and Ethics, vol. II, Edinburgh, 1937), а затем переиздана в составе сборника «Богиня Геката» под редакцией Стивена Ронана (Stephen Ronan. The Goddess Hekate. Studies in Ancient Pagan and Christian Religion & Philosophy. Vol I. UK: Chthonios Books, 1992).
«Трапезы Гекаты» (δεῖπνα Ἑκάτης), или, как их иногда называли, гекатеи (Ἑκαταῖα) или гекатесии (Ἑκατησια), — это ежемесячные подношения, которые оставляли на перекрестках для Гекаты. Они предназначались не только для того, чтобы умилостивить эту грозную богиню подземного мира1, но и, как мы узнаём из Плутарха («Римские вопросы», 68)2, служили апотропеями (ἀποτρόπαιοι)3, то есть умиротворяли души умерших, не сумевшие по той или иной причине упокоиться в своих могилах и возвращающиеся на землю в поисках возмездия4. Целое воинство этих незримых и вредоносных созданий следует за своей царицей и предводительницей, блуждающей по миру в полуночные часы.
Итак, эти подношения — не что иное, как особая разновидность архаического культа мертвых. И до некоторой степени эта конкретная разновидность культа объясняется тем широко известным фактом, что Геката, которой он посвящен, — божество сложное. Ее почитали и как лунную богиню, и, возможно, как богиню дорог и обочин, и как богиню подземного мира; и вопрос о том, что из этого было ее изначальной функцией, вызывает немало споров. Однако здесь это не должно нас заботить, потому что перечисленных функций слились в едином образе задолго до того, как Аристофан сочинил свою комедию «Плутос», в которой содержится первое сохранившееся упоминание о предмете нашего исследования (594 и далее)5.
Трапезы Гекаты, естественно, оставляли на перекрестках. Эта тройственная богиня связывалась с распутьем трех дорог настолько тесно, что ее нередко называли Триодитидой и Тривией6. Что до неприкаянных душ, то перекрестки тоже издавна считались местом их обитания.
Свидетельства относительно дня месяца, в который совершались эти подношения, на первый взгляд, расходятся между собой, что повлекло за собой известную путаницу в современных исследованиях. С одной стороны, нам сообщают7, что трапезы Гекаты были приурочены к «новолунию» (νουμηνία)8, с другой, как утверждает схолиаст Аристофана («Плутос», 594), — к «вечеру новолуния», то есть к тому вечеру, когда на небе впервые показывается лунный серп. Такое толкование полностью согласуется с характером и функциями богини. Вне всяких сомнений, дата жертвоприношения определялась (по крайней мере первоначально) появлением новорожденной луны; иными словами — первым явлением самой Гекаты, возвращающейся из Аида9. В этот же день приносили жертвы умершим. С другой стороны, нам сообщают, что жертвы Гекате и умилостивительные жертвы мертвым приходились на тридцатый, то есть последний день месяца по греческому календарю10, — и этот день тоже был посвящен умершим. Вообще говоря, силам подземного мира в Афинах посвящались последние три дня каждого месяца, считавшиеся по этой причине ἀποφράδες (лат. nefasti)11. Соответственно, на эти дни приходились «трапезы» для Гекаты и неприкаянных душ, возлияния умершим и так далее.
Однако это расхождение в датах на поверку оказывается мнимым. Поскольку в тот период, когда установилась практика этих жертвоприношений, греки исчисляли время лунными годами, вечер новорожденной луны всегда приходился на тридцатое число каждого месяца. Позднее календарь был реформирован, и учитывать фазы луны в нем перестали. Тем не менее, по старой привычке первое число каждого месяца продолжали называть «новолунием» (νουμηνία). Определить, как долго и в каких масштабах сохранялась это привычка, теперь уже невозможно. Но, так или иначе, кажется вероятным (отчасти потому, что Гекате были особо посвящены число три и все его производные), что жертвоприношения по-прежнему оставались приурочены к тридцатому числу, несмотря на то, что после реформы календаря первоначальные причины для выбора этой даты отпали. Не исключено, разумеется, что в одних случаях обряд совершали в ночь первого появления луны, а в других — по старой традиции, тридцатого числа каждого месяца, однако доказать это на основании имеющихся свидетельств мы не можем.
Согласно упоминанию у Дифила и отрывку из Филохора (оба эти источника цитирует Афиней12), Гекату также чествовали в одну из ночей полнолуния (13-го числа месяца мунихиона13), оставляя ей на перекрестке лепешку, окруженную горящими свечками, — так называемый амфифонт14. Этот удивительный прототип именинного торта входил и в обычный рацион. Однако, судя по всему, полнолунный обряд перешел к Гекате из культа Артемиды, причем сравнительно поздно.
Ежемесячные жертвы Гекате, приуроченные к тридцатому числу месяца, состояли из готовой пищи, как это вообще обычно для приношений мертвым. В источниках упоминаются следующие разновидности жертвенной пищи: 1) μαγίδες, «магиды», род хлеба или лепешки, форма и состав которого неизвестны15; 2) μαινίς, т.е. анчоусы16; 3) σκόροδα, чеснок17; 4) τρίγλη, барабулька18; 5) ψάμμητα, «псаммита», жертвенная лепешка, по описанию Гарпократиона, «похожая на псаистон19»20; 6) яйца21; 7) сыр22; 8) вероятно, басинии (βασυνίας) — разновидность лепешек, рецепт которых приводит Сем (Афиней, 645b)23.
Наверняка некоторые, а возможно и все эти пункты обрядового меню наделялись какими-то особыми свойствами или ассоциациями, связанными с Гекатой и ее свитой. Так, например, издревле и повсеместно считалось, что петух — вестник солнца, а, следовательно, все призраки, бродящие по земле, должны страшиться его крика и возвращаться восвояси. Возможно, в этом заключается одна из причин, по которым яйца во многих традициях связываются с культом мертвых. Однако большинство из этих жертвенных яств были включены в обряды Гекаты вовсе не потому, что наделялись особым значением изначально, — напротив, они обрели в народных представлениях особые свойства именно вследствие того, что когда-то входили в состав Гекатиных трапез. Например, вера в то, что чеснок — лучшее средство против вампиров, возникла, по всей видимости, под влиянием этого древнего обряда. Схожим образом, тот очевидный факт, что Гекате была посвящена рыба под названием «тригла» (τρίγλη), то есть барабулька, исчерпывающе объясняется религиозным консерватизмом. Афиней цитирует нескольких авторов, предлагающих этому различные объяснения, но все это — не более чем поздние попытки рационализировать традиционные верования.
Как бы то ни было, жертвенная пища играла профилактическую роль: она была призвана отвратить «энтимион» (ἐνθύμιον)24 — гнев Гекаты и призраков, которые столь легко было навлечь на себя по неосторожности. Следовательно, если прав Рошер25, то эпитет «Эвколина»26, которым награждает богиню Каллимах27, в действительности обозначает пылкую молитву верующего в ходе подобных обрядов, подразумевающую, что «в гостях приправа к кушаньям — радушье»28.
К вышеописанным ежемесячным подношениям — «трапезам Гекаты» — добавляли, по всей вероятности, и так называемые «катармы» (καθάρματα), «катарсии» (καθάρσια) и «окситимии» (ὀξυθύμια). Все три эти рода приношений были связаны с очистительными и искупительными обрядами Гекате, совершавшимися с регулярной периодичностью для защиты дома и домочадцев. Их также оставляли на перекрестках, после чего жертвователь уходил «аметастрепти» (ἀμεταστρεπτί), то есть «не оглядываясь», — как это вообще было принято при подношениях незримо присутствующим и особенно гневливым духам. Как предполагает Э. Роде29, эти три рода подношений уже на раннем этапе начали путать как между собой, так и с трапезами Гекаты.
В общем смысле «катармы» (καθάρματα) — это отбросы, мусор, нечистоты любого рода. Судя по упоминанию у Аммония30, катармами31 назывались все те составляющие домашних жертвоприношений, которые не использовались непосредственно в ходе обряда, — например, «апонимма» (ἀπόνιμμα)32, то есть вода, оставшаяся от омовений, и стекшая кровь жертв. Несмотря на то, что это были всего лишь «отходы», их посвящали Гекате и оставляли на перекрестках.
Катарсиями (καθάρσια), с другой стороны, называли то, что оставалось от самих жертв по окончании обряда, совершавшегося в доме и около дома. К этой категории, по-видимому, относились яйца и, в особенности, трупы собак, принесенных в жертву. Как известно, собака была священным животным Гекаты и играла очень важную роль в ритуальных очищениях дома — как у греков, так и у римлян. К собаке, предназначенной в жертву, перед закланием должны были прикоснуться все члены семьи. Этот так называемый обряд «ощенячивания» (περισκυλακισμός) наводит на мысль, что собака, древнейшее из всех домашних животных, становилась «фармаком» (φάρμακος) — искупительной жертвой за всех домочадцев.
Еще один важный элемент этого ритуала (как и других подобных ритуалов, практиковавшихся по всему миру) подразумевается у Плутарха («Римские вопросы», 68)33, но непосредственно описывается только в схолиях к Эсхилу («Хоэфоры», 98). Это окуривание дома, после которого кадило, всегда изготавливавшееся из обожженной глины, выносили на перекресток и оставляли там. Иными словами, в этой конкретной церемонии единственным «катарсионом», то есть ритуальным предметом, сохранившимся после обряда, оказывалось само кадило — и с ним поступали соответственно.
«Окуриванием» мы назвали эту церемонию со слов самого схолиаста, который пишет об «очищении дома при помощи кадила из обожженной глины» (καθαίροντες την οίκιαν ὀστρακίνῳ θυμιατηρίῳ). О том, что именно сжигали в кадиле, он не упоминает, — вероятно, это и так было общеизвестно. Однако эти слова можно истолковать и по-иному, что породило в современной научной среде немало споров по поводу окситимии. Некоторые утверждают, что в кадиле сжигали не какие-то обычные вещества для окуривания, а собственно катармы или катарсии, и что окситимией назывался сам этот процесс, на что, по мнению этих толкователей, указывает и происхождение самого слова — от θυμόν («тимьян»). Но если бы это действительно было так, то пришлось бы предположить, что лучшие специалисты по классической древности ошибались. Большинство из них отождествляют окситимии с катармами или, реже, с катарсиями. Ни те, ни другие, насколько мы знаем, не сжигали. Достоверно известно, что труп жертвенной собаки относили на перекресток — не говоря уже о том, что апонимму сжечь попросту невозможно. Кроме того, мы знаем, что яйца в составе Гекатиной трапезы были сырыми (схолии к Лукиану, «Разговоры в царстве мертвых», 1) и, более того, если допустить, что именно это жертвоприношение подразумевал Климент Александрийский («Строматы», VII.844)34, иногда могли произвести на свет птенца, то есть сохраняли свое природное предназначение. Гипотеза о том, что слово ὀξυθύμια этимологически связана с тимьяном, тоже не столько проясняет, сколько запутывает дело. Обычное значение этого слова — «приступ гнева» или «вспыльчивость». Поэтому мы отдаем предпочтение теории Э. Роде, согласно которой «окситимион» — это, скорее всего, эмфатическое выражение идеи, заключенной в понятии «энтимион» (которое, как было сказано выше, носит в данном контексте условно-терминологический характер). Таким образом, окситимии следует понимать как «обряды для отвращения гнева» Гекаты и призраков. Если это предположение верно, то окситимии естественным образом оказываются более общей категорией, в которую включаются и катармы, и катарсии, — и это дает ответ на вопрос, почему древние лексикографы отождествляли их то с первыми, то со вторыми35.
Любое нарушение обрядового процесса считалось святотатством и грозило виновнику карой со стороны божества. Особенно опасными в этом отношении считались проступки, совершенные при жертвоприношениях умершим. Например, как упоминалось выше, верующий удалялся с места обряда «аметастрепти», не оглядываясь: он боялся, что духи разгневаются, если заметят, что он на них смотрит. Верили, будто Геката может покарать несчастного, который позарится на ее трапезу, и наслать на него безумие или иную подобную болезнь, источником которых она, собственно, и считалась в народе. Судя по одному любопытному упоминанию у Петрония, небезопасным считалось даже просто наступить на катармы (лат. purgamentum), оставленные на перекрестке36. А по словам Феофраста, если суевер «заметит человека из тех, что стоят на перекрестке, увенчанного венком из чеснока, то возвращается домой и, омывшись с ног до головы, велит затем позвать жриц, чтобы получить очищение морским луком или щенком»37.
Впрочем, несмотря на все гипотетические опасности, равно как и на то, что Гекатины трапезы считались на редкость невкусными и вообще отвратительными, нередко находились люди, которые их поедали. Самой распространенной тому причиной, разумеется, была бедность. Впервые об этом упоминает Аристофан в «Плутосе» (594), где Бедность заявляет, что все лучшее достается богачам, а Хремил отвечает:
Гекату спроси, что милее: Богатство иль Бедность?
От нее незамедля получишь ответ. Обижается очень старуха.
Каждый месяц, как только зажиточный люд ей полуночный выставит ужин,
Налетят бедняки и растащат еду! Не успеет она оглянуться38.
Приняв этот типично аристофановский юмор за чистую монету, схолиаст оставил совершенно абсурдный комментарий, который, как ни странно, по сей день повторяют некоторые исследователи и авторы учебников: трапезами Гекаты, заявил он, называли «пищу, которую богатые раз в месяц выносили на перекресток в пользу бедных». Философы-киники нередко пополняли свои запасы из Гекатиных трапез — или, по крайней мере, утверждали, что не стесняются это делать (и упоминания об этом, по-видимому, стали в их сочинениях общим местом)39. Это и неудивительно: проникшись идеями возврата к природе, последователи кинической школы стали презирать все условности (в том числе религиозные) и подражать образу жизни и привычкам низших слоев общества. Иногда трапезы Гекаты похищали просто для того, чтобы продемонстрировать свое бесстрашие, — как та банда афинских «апашей», которых осуждает Демосфен в своей речи против Конона40.
Тем не менее, Геката пустила глубокие корни в народных сердцах. Культ ее оказался на удивление живучим и превзошел в этом отношении все прочие древние культы. По меньшей мере до XI века н.э. христианская церковь все еще боролась с обычаем оставлять подношения на перекрестках41. И даже в наши дни не все еще забыли, что на перекрестках таятся неведомые ужасы и что собаки способны видеть то, что сокрыто от человеческого глаза. В Средние века сама Геката возглавляла знаменитые кавалькады ведьм, а германский образ Дикой Охоты, равно как и героическая фигура Фулька Нерры — великого предка Плантегенетов, который все еще скитается по темным дорогам Турени во главе своего бесплотного воинства42, — явственно указывают на то, что Геката и ее призрачная свита лишь сменили обличья, но не отошли в прошлое безвозвратно.
Источник: Thesaurus Deorum: Греция
[1] С.А. Джонстон в статье «Перекрестки» отстаивает другую точку зрения, а именно, что эта культовая практика была посвящена Гекате как защитнице от опасностей, подстерегающих путника на перекрестках, а не как воплощению самих этих опасностей. — Примеч. С. Ронана.
[2] «Почти все эллины для очищения приносили в жертву собаку, некоторые во всяком случае сохранили такое обыкновение доныне. И вот, наряду с прочими очищениями (καθάρσια) в жертву Гекате приносят щенков и прикасаются щенками к тем, кто нуждается в очищении, а называется такой обряд «ощенячивание» (περισκυλακισμός). <…> …древние считали это животное [=собаку] не вполне чистым и никогда не приносили его в жертву ни одному из олимпийцев. Только как трапезу для Гекаты Подземной их приносили на перекрестки, и эта жертва служит отвращению или искуплению зла» (пер. Н. Брагинской). — Примеч. перев.
[3] Др.-греч. букв. «отвращающий (зло)». — Примеч. перев.
[4] Это «биаойтанаты» [βιαιοθάνατοι, «умершие насильственной смертью»], «аоры» [ἄωροι, «умершие безвременной смертью»] и «атафы» [ἄταφοι, «оставленные без погребения»], чей «энтимион» [ἐνθύμιον, букв. «беспокойство, забота»] — условный термин, обозначающий жажду мщения, — внушал людям немалый страх. — Примеч. автора.
[5] «Гекату спроси, что милее: Богатство иль Бедность?
От нее незамедля получишь ответ. Обижается очень старуха.
Каждый месяц, как только зажиточный люд ей полуночный выставит ужин,
Налетят бедняки и растащат еду! Не успеет она оглянуться» (пер. А. Пиотровского). — Примеч. перев.
[6] Др.-греч. Τριοδῖτις, лат. Trivia — «трехдорожная». — Примеч. перев.
[7] Порфирий, «О воздержании от животной пищи», II:16. — Примеч. автора.
«…он [Клеарх, житель аркадского города Метридрия] приносит им жертвы усердно и в положенное время, каждое новолуние, увенчивая и украшая изваяния Гермеса и Гекаты <…> и почитая богов фимиамом, священными облатками и лепешками». — Примеч. перев.
[8] Под «новолунием» здесь и далее понимается первая видимость луны после периода невидимости. — Примеч. перев.
[9] Тем не менее, мы не располагаем достаточными свидетельствами в пользу того, что Геката почиталась как лунная богиня изначально. — Примеч. С. Ронана.
[10] Схолии к Аристофану, «Плутос», 596; Афиней, «Пир мудрецов», VII.325 [«Действительно, Гекату называют Трехдорожной, Трехликой и по тридцатым числам ей подносят угощения». — Пер. Н. Голинкевича]; Гарпократион, «Словарь десяти ораторов», статья «Τριακάς» [«Тридцать»]. — Примеч. автора.
[11] Т.е. «несчастливыми», «запретными» или «нечестивыми». — Примеч. перев.
[12] Афиней, «Пир мудрецов», XIV.53: «Амфифонт (ἀμφιφῶς, “двусветлый”) — лепешка, посвящаемая Артемиде, со свечками по краям. Филемон в “Нищей или Девушке с Родоса” [Kock.II.495]: “Тебе я, Артемида, амфифонт несу, / Владычица, и жертвы к возлиянию”. Упоминает его и Дифил в «Гекате» [Kock.II.548]. Филохор тоже называет его амфифонтом и пишет [FHG.I.412], что его приносили в храмы Артемиды и на перекрестки дорог, потому что в этот день восходящее солнце застает на небе заходящую луну, и небо становится “двусветлым”». — Примеч. перев.
[13] Вторая половина апреля — первая половина мая. На этот же месяц приходился отмечавшийся раз в четыре года праздник Артемиды Бравронии. — Примеч. перев.
[14] ἀμφιφῶς, др.-греч. «двусветлый». — Примеч. перев.
[15] Софокл, фр. 668 N; ср. схолии к Аристофану, «Плутос», 594, где упоминается пшеничный хлеб. — Примеч. автора.
[16] Антифан, цит. у Афинея, «Пир мудрецов», 313b и 358f; Меланфий, там же, 325b. [«Антифан в “Деревенщине” или “Буталионе” называет анчоусы за их малость пищей Гекаты [Kock.II. 39; cp.358d]: “— Крупных рыб / Я всех давно считаю людоедами. / — Что говоришь, любезный! Людоедами? / Но почему? — Понятно, это рыбины, / Которых люди сами с удовольствием / Едят: но он сказал про мелочь всякую, / Про снедь Гекаты — пескарей, анчоусов»; «А в “Деревенщине” он [= Антифан] называет мелких анчоусов и султанок пищею Гекаты»; «Меланфий в книге “Об Элевсинских мистериях” [FHG.IV.444] добавляет к барабульке анчоуса, потому что Геката владеет и морем» (пер. Н. Голинкевича)]. — Примеч. автора.
[17] Феофраст, «Характеры», XVI.13 [«Если [суеверный человек] заметит человека из тех, что стоят на перекрестке, увенчанного венком из чеснока, то возвращается домой и, омывшись с ног до головы, велит затем позвать жриц, чтобы получить очищение морским луком или щенком» (пер. Г. Стратановского)]. — Примеч. автора.
[18] Аполлодор, Меланфий, Гегесандр, Софрон, Хариклид и Навсикрат, цит. у Афинея, «Пир мудрецов», 325 [«Барабулька считается посвященной Гекате, потому что ее имя (τρίγλη) созвучно эпитетам этого божества. Действительно, Гекату называют Трехдорожной, Трехликой и по тридцатым числам ей подносят угощения. <…> Аполлодор прямо пишет в сочинении «О богах», что барабульку приносят в жертву Гекате из-за схожести имен, ибо у этой богини три образа. {Вероятно потому, что богине подземного царства Гекате на развилках возводили трехликие изображения, так что к ней относится все, что заключает в себе «три», даже название барабульки, греч. τρίγλη). Кроме того, барабулька-тригла особенным образом связана со смертью, так как, погибнув, меняет свой нейтральный цвет на ярко-красный. Из-за этого эффекта она была очень модна в древнем Риме: гурманы сначала наслаждались красочным зрелищем, а потом отдавали ее поварам на кухню. — Примеч. Н. Голинкевича.
Меланфий в книге “Об Элевсинских мистериях” [FHG.IV.444] добавляет к барабульке анчоуса, потому что Геката владеет и морем. Гегесандр Дельфийский утверждает [FHG.IV.420], что барабульку проносят в шествии на Артемисиях, потому что она будто бы выслеживает и уничтожает ядовитых морских зайцев, и за такую пользу людям рыбу-охотницу посвятили богине-охотнице. Софрон же называл барабульку “бородатой”, потому что кефали с бородой вкуснее других. В Афинах есть место, называемое Барабулька, где приносят жертвы Гекате Триглантине; поэтому и Хариклид пишет в “Цепочке” [Коск.Ш.394]: “Владычица Геката, трехдорожная, / Трехтелая, трехликая [τριμορφις], / Султанками прельщенная”. Если живая барабулька испустит дух в вине, то выпивший его мужчина теряет половую силу, как говорит в книге “О любовных утехах” Терпсикл; если такого вина выпьет женщина или даже птица, то она не забеременеет. <…> А комедиограф Навсикрат следующим образом расхваливает в пьесе “Судовладельцы” эксонских барабулек [Kock.II.295]: “ — И с ними ‘рыжецветки’ превосходные/ Своей природою, прибой эксонский их / Из здешних рыб выхаживает лучшими; / Богиню ими, деву светозарную, / Чтут моряки, даря ей от пиров своих. / — О барабульках ты с молочной кожею / Сказал» (пер. Н. Голинкевича)]. — Примеч. автора.
[19] Ψαιστόν, жертвенный ячменный пирог на масле и меду. — Примеч. перев.
[20] Сем, цит. у Гарпократиона в статье Ἑκάτης νῆσος («Остров Гекаты»). — Примеч. автора.
[21] Лукиан, «Переправа, или Тиран», 7 [«А где философ Киниск, который должен был умереть, съев обед Гекаты — яйца из очистительных приношений и сырую каракатицу?» (пер. И. Мурзина)]; Лукиан, «Разговоры в царстве мертвых», 1 [«Прибавь еще, чтобы он, уходя [в царство мертвых], наполнил свой мешок чечевицей, и, если найдет на перекрестке угощение Гекаты или яйцо от очистительной жертвы, и это захватил бы с собой» (пер. С. Сребрного]; Климент Александрийский, «Строматы», VII.26.3 [«Мы знаем, что из насиженных яиц и после употребления их в очистительных жертвоприношениях вылупляются птенцы. Это было бы невозможно, если бы при совершении очищения все грехи очищаемого действительно передавались бы этим яйцам» (пер. Е. Афонасина)]; схолии к Аристофану, «Плутос», 596. Судя по всему, яйца были сырыми. — Примеч. автора.
[22] Схолии к Аристофану, «Плутос», 596. — Примеч. автора.
[23] «Сем во второй книге “О Делосе” говорит [FHG.IV.493]: «На острове Гекаты делосцы приносят в жертву Ириде “басинии”: это пшеничное тесто, сваренное в меду, в которое добавляется “кокора” — сушеная смоква и три ореха» (пер. Н. Голинкевича). — Примеч. перев.
[24] См. примеч. 5.
[25] W. H. Roscher, Ausfürl. Lex. der gr. und rom. mythologie, vol. I, pt. II. Leipzig, 1886—1890, p. 1400. — Примеч. автора.
[26] Εὐκολίνη, обычно толкуется как эвфемизм от Ἀκολίνη (др.-греч. ἄκολος — «кусок хлеба» в значении «объедок, милостыня»). — Примеч. перев.
[27] Каллимах, «Ямбы» 21 (фр. 82d.): «Привет тебе, Эвколина!» — Примеч. автора.
[28] Шекспир, «Макбет», III.4, пер. М. Лозинского. — Примеч. перев.
[29] E. Rohde, Psyche. Tübingen, 1903, vol. II, p. 79, n. 1. — Примеч. автора.
[30] L.C. Valckenaer (ed.). Ammonius. De adfinium vocabulorum differentia. Leiden, 1739, p. 79. — Примеч. автора.
[31] Καθάρματα και απολύματα, «отбросы и смытая вода», по выражению Дидима, приведенному у Гарпократиона в статье «Окситимии» (Ὀξυθύμια). — Примеч. автора.
[32] Афиней, «Пир мудрецов», 409b: «…вода, в которую окунали головню, взятую с алтаря, на котором совершалось жертвоприношение; ею кропили окружающих, чтобы очистить [от скверны]» [пер. Н. Голинкевича]. — Примеч. автора.
[33] См. примеч. 3.
[34] См. примеч. 22.
[35] Демосфен в речи против Конона (39) также упоминает свиные тестикулы, которые использовались для очистительных обрядов перед вступлением в общественную должность, а затем включались в число «катарсий», оставляемых на перекрестке [«Мне известно, граждане судьи, что некий Бакхий, которого вы приговорили к смертной казни, и Аристократ, человек, потерявший зрение, и другие, им подобные, были друзьями юности вот этого Конона; они носили прозвище “Трибаллы”; эти люди имели обыкновение пожирать подношения Гекате, а также, собираясь по любому поводу на совместные обеды, они угощались свиными тестикулами, которыми обычно пользуются для очистительных обрядов в тех случаях, когда магистратам предстоит вступить в должность: для таких людей принести клятву и стать клятвопреступником ровно ничего не значит» (пер. И. Шишовой)]. — Примеч. автора.
[36] Петроний, «Сатирикон», CXXXIV: «Уж не наступил ли ты ночью, на перекрестке, на нечистоты или на труп?» (пер. Б. Ярхо). — Примеч. перев.
[37] Феофраст, «Характеры», XVI, пер. Г. Стратановского. — Примеч. перев.
[38] Пер. А. Пиотровского. — Примеч. перев.
[39] Лукиан, «Переправа, или тиран», 7, «Разговоры в царстве мертвых», 1 (см. примеч. 22). — Примеч. перев.
[40] «…эти люди имели обыкновение пожирать подношения Гекате»… («Демосфен, «Против Конона за нанесение побоев», 39, пер. И. Шишовой). — Примеч. перев.
[41] E. Rohde, Psyche. Tübingen, 1903, vol. II, p. 84, n. 2. — Примеч. автора.
[42] Фульк III Нерра (Черный) — граф Анжуйский (987—1040), прославившийся как жестокий властитель, алчный завоеватель и строитель неприступных замков и крепостей. Согласно легенде, Фульк женился на дочери самого дьявола (Мелисенде, или Мелюзине), которая родила ему троих или четверых сыновей. Впоследствии, покинув графа, Мелисенда забрала с собой двоих старших сыновей, а третий или один из двоих, оставшийся с отцом, стал родоначальником британской династии Плантагенетов. Одна из гравюр Гюстава Доре изображает «Фулька Нерру, осаждаемого призраками своих жертв». — Примеч. перев.