Морана
(Маржана, Масленица, Марья Моревна, Настасья, Коляда, “Беллона”, Дирцея.)
Длугош впервые описал, как поляки выносили и топили чучела Маржаны и Дзеваны. Маржана — богиня плодородия, подобная Церере. Справляли этот обряд в четвертое (Смертное) воскресенье Великого поста, но хронист считал его воспоминанием о том, как при крещении Польши топили языческих идолов, что якобы происходило в день 7 марта. Видимо, здесь Длугош сохранил память о языческой дате праздника, ставшего в христианские времена подвижным. Именно 7 марта в Индии носили с факелами изображение богини смерти Кали и бросали его на берегу Ганга (этот важный факт приводит И. Гануш). Возможно, сам этот обряд и даже дата его (7-й день весны) — общеиндоевропейские.
Впоследствии данный обряд был не раз описан историками и этнографами. Длугош не упомянул лишь о том, что Маржану считали воплощением смерти. Чучело, звавшееся у поляков Маржаной, у чехов — Мареной (Марженой, Морженой, Мораной), у словаков — Мореной (Мармуреной, Киселицей), торжественно выносили, топили, сжигали или погребали. Нередко его звали просто Смертью (например у лужичан). «Матер верборум» отождествляет Морану с Гекатой. Словаки, помимо Мораны, носили еще и мужское чучело — Маржака (Смертяка); его несли парни, а Морану — девушки.
Кроме западных славян, выносили (изгоняли) Смерть только немцы, среди которых было немало онемеченных славян. В Лейпциге еще в XVIII в. публичные женщины выносили и топили чучела Маржаны и Дзеваны, считая, что это предохранит город от мора, а горожанок — от бесплодия. Что немаловажно, немцы понимали изгнание Смерти как борьбу Зимы и Лета.
У Гёрлица (Горлицы) в Лужицах на горе Тодтенштейн (Камень Смерти) в начале XVIII в. сохранялся камень с углублением. Горожане шли сюда с факелами, втыкали их полукругом в особые лунки на камне. Некогда углубление служило столбовой ямой идолу, и пламя факелов озаряло его сзади и с боков. Участники обряда пели о том, что они вынесли Смерть и вернули Лето.
Словенцы в этот день топили или разрезали чучело Бабы, что напоминает обычай романских народов распиливать чучело старухи — воплощения поста.
Иногда обряд совершался в Вербное воскресенье, за неделю до Пасхи. В Силезии же «Маженку» выносили в масленичный понедельник, что сближает западнославянский обряд с русской Масленицей.
Морана, подобно Пятнице и Перхте, была, возможно, связана и с прядением. По окончании зимних посиделок-спрядок моравские девушки выносили и вешали на дереве чучело Пржадленки (Киселки). Словаки называли Морану, в частности, Киселицей.
Казалось бы, все ясно: весной изгоняли злую богиню зимы и смерти (Ягу?). Почему же тогда Длугош считал ее Церерой? Лужичане, вынеся и растерзав чучело Смерти, тут же одевали снятую с него рубашку на деревце и торжественно вносили это новое чучело — «Лето» — в село. Мораване несли «Маичек» — деревце в лентах, снятых с Мораны, чехи — «Новое Лето» — сосну или ель с женским чучелом на ней. Мораване пели песню о том, как Смерть отдала ключи Юрию, и о молодой Краловне, «ободравшей» Смерть. Девушку-«краловну» здесь чествовали не только на Троицу, но и в Смертное воскресенье. А чехи пели о Смерти, отдавшей ключи от неба Юрию и Яну. Мрачная, смертоносная богиня на глазах превращалась в светлую, добрую богиню весны и плодородия.
Немцы также чествовали деревце-«Лето» или изображение Госпожи Солнца — воплощение лета. У шотландцев же зиму воплощала Кайлеах («старая женщина»), а лето — Бригита. 1 февраля, по одной легенде, отважный рыцарь освобождает Бригиту, заточенную Кайлеах; по другой — Кайлеах омывается в волшебном ручье и превращается в Бригиту.
В античном мире весной омывали изображения Кибелы (25 марта), Венеры (1 апреля), Геры. А германцы раз в год погружали в воду колесницу богини плодородия Нерты. Эти обряды вполне родственны утоплению Мораны.
У восточных славян обряд вынесения Смерти неизвестен. Но ему во многом соответствует разудалая Масленица. На неделе, предшествовавшей Великому посту, гуляли, ели и пили не меньше, чем на Купалу или Ярилу. (Зато сексуальных вольностей не было: зачем возбуждать плодородие земли, когда и зерно-то еще не посеяно.) Важное место занимали воинские игрища (кулачные бои, взятие «снежного городка»), символизировавшие борьбу лета с зимой.
В центре же всего празднества было чучело Масленицы. Его возили на санях, чествовали, а затем «хоронили»: разрывали и сжигали. При этом «похороны» старались сделать как можно нелепее и смешнее. Наряд чучела, одежда возницы, сани, сбруя — все было старое, негодное, рваное. Правил санями «чудный» старик, всячески потешавший добрых людей. А те вовсю шумели, плясали, глумились, часто непристойно, над «рваной старухой» Масленицей. Насмехаясь над воплощением смерти и зимы, славяне магически преодолевали ее губительную силу.
И в то же время на сани водружали столб, увенчанный колесом — символом солнца. Иногда этот столб служил мачтой поставленной на сани лодке, и тогда все сооружение напоминало солнечную ладью, как ее изображали, например, на скалах Скандинавии в бронзовом веке. Главным масленичным угощением были блины — также солярные символы. Известны глиняные славянские сковороды I тыс. н. э., отмеченные косым крестом — знаком солнца. На них когда-то пеклись «солнечные» блины. Это все при том, что и кони, и ладья, и сани, и блины были у славян атрибутами похорон или поминок.
Масленица была праздником молодоженов. Они приезжали к теще на блины — а там их встречали куклы-чучела Масленицы и Масленика — не уродливые, как главное чучело, а забавные. Молодых катали на санях, заставляли целоваться при всех, а потом зарывали в снег и чуть погодя выкапывали, как бы изображая их смерть и воскресение. В Индии весной разыгрывали свадьбу Шивы и Парвати, затем топили и оплакивали их изображения. Парвати — это добрая ипостась смертоносной Кали.
Солнце и тьма, смерть и жизнь сливались в этом истинно русском празднике и в образах его божеств — Масленицы и ее супруга (вспомним Маржака и Маржану). При этом они мало похожи на Ягу с Чернобогом — злобных, вызывающих лишь отвращение.
Масленица вполне сродни западноевропейскому карнавалу. На Западе, в том числе и у славян-католиков, накануне Великого поста вовсю ели, пили и гуляли, а под конец сжигали, топили, судили, казнили олицетворение праздника. Только это олицетворение (Карнавал, польский Запуст, чешский Масопуст, хорватский и словенский Пуст) — мужской персонаж типа Ярилы, обжора и гуляка. Часто его (в частности у поляков и чехов) отождествляли с античным Бахусом-Дионисом. Изредка рядом с ним появляется женский персонаж («подруга Бахуса» в Польше).
В Болгарии на Масленицу выступали дружины ряженых-кукеров: ярко и причудливо одетые, с оружием и деревянными фалами. Они изображали пахоту, разыгрывали убийство «царя» и воскрешение его «молодухой». Весь этот обряд должен был принести плодородие земле. Кукерские игры, по мнению этнографов, восходят к фракийскому культу Диониса.
И только у русских главную роль играет женское божество — Масленица, «сударыня», «честная», «широкая». Хотя рядом с ней — спутник-мужчина (Масленик). Кто же он? Общеславянский Ярила приходил в мир гораздо позже — в середине весны, а уходил в конце ее. Этим он отличался от захожего Бахуса (Запуста, Пуста и т. д.). Присмотримся, однако, внимательнее к польскому Запусту-ряженому. Он — в высокой шляпе с лентами, вывернутом кожухе, с топором, увешанным колокольчиками, иногда — верхом на деревянном коне; величается «князем» и осыпает всех пеплом. Топор — атрибут Даждьбога-Колаксая-Радигоста. С пеплом связан один из его сказочных ликов (Иван Попялов). Не Даждьбог ли был спутником Мораны-Масленицы?
Более уверенно судить об этом позволяют украинские и белорусские купальные обряды и песни. В них выступает пара: Иван (Ян, Ясь) и Марья (Марена, Марина, Ганна, Уяна, Катерина). Иван, как мы уже видели, соответствует Даждьбогу. А Марена? Изображающее ее чучело или деревце топят или сжигают. При этом поют, например, песню о Ганне (Анне), которая утонула, а тело ее превратилось в траву, калину, воду и рыб. Об этом объявляет людям мать Ганны. Имя это напоминает римскую богиню Анну Перенну — по преданию, карфагенскую царевну, утонувшую в реке и ставшую нимфой и женой речного бога. Ее праздник отмечали весной, 15 марта. А накануне, 14 марта, изгоняли Ветурия Мамурия, «старого Марса», воплощение зимы.
В представлении язычников подземный и подводный миры тождественны. Поэтому утонуть было то же, что уйти под землю. Но если тонула-уходила богиня плодородия — ее смерть оборачивалась на земле урожаем, обилием всего, что давали людям земля и вода.
Морана — дочь Весны-Купалы («Весна-весняночка, где твоя дочка Марьяночка?»). В ряде песен дочь Купал — ночки (Купалы) или Весны вьет венки, шьет в саду, гонит быков на пастбище, работает в огороде или саду, собирает ягоды.
А. С. Фаминцын предположил, что славянские Купала-Весна и Морана соответствуют греческим Деметре и Персефоне. Богиня-дочь, похищенная злым подземным богом, уходит в преисподнюю и возвращается лишь весной. Миф, аналогичный греческому, был у балтов. В нем Деметре (Церере), Персефоне (Прозерпине) и Аиду (Плутону) соответствовали богини Крумине и Ниола и хозяин преисподней Поклус. Пребывая в нижнем мире, богиня-дочь становится мрачной, смертоносной, старой. (Анну Перенну тоже считали старухой, но при этом соблазнившей Марса.) Однако весной она снова становится молодой и прекрасной и несет земному миру радость и изобилие.
Но в купальских песнях нет подземного владыки. Зато есть герой, в греческом и балтском мифе отсутствующий — Иван (Даждьбог). Он и Марья в этих песнях — брат и сестра, совершившие инцест и превратившиеся в желто-синие цветы иван-да-марья. Иван — желтый цвет, Марья — синий. Здесь проглядывает мифологическая система, подобная китайской инь-ян. Мужское, солнечно-огненное начало противостоит женскому — водно-земному. Ни одно из них при этом не является злым.
Здесь, кстати, истоки нынешнего украинского (первоначально галицкого) флага, в основе которого — герб Львова: золотой лев на голубом щите. Лев, как уже сказано, — зверь Солнца. Украинские националисты, плохо зная отечественную мифологию, объясняют свой флаг как солнце (или пшеницу) и небо. При этом они, вопреки языческой системе, поместили голубую (водную) полосу выше желтой (солнечной).
Среди греческих олимпийцев брак сестры и брата — довольно обычная вещь (Зевс и Гера, Зевс и Деметра). В Ригведе инцест совершают близнецы Яма и Ями. Яма (иранский Иима) — солярный первочеловек и первоцарь, хозяин загробного мира — соответствует Колаксаю-Даждьбогу. Заметим, что на древнерусских миниатюрах зодиакальные близнецы изображаются не двумя юношами, как обычно, а мужчиной и женщиной.
Но если Даждьбог и Морана — близнецы, то родились они вместе, на Рождество. О Коляде-мужчине, соответствующем Даждьбогу, уже говорилось. Однако в Подмосковье Коляду изображала девушка в белой одежде, с распущенными волосами. А в белорусских колядках Коляда-женщина прилетает свысока, приезжает в расписном возу или на вороном коне. Василий (или Иван) дарит ей девочку. Василий — воплощение Нового года (1 января — день Василия Кесарийского). А Иван, несомненно, Даждьбог. В песнях Иван уходит в нижний мир вместе с Марьей.
Иван да Марья на горе купались:
Где Иван купался,
Берег колыхался,
Где Марья купалась,
Трава расстилалась.
Но он, в отличие от нее, — не пассивная жертва. В словацкой купальской песне Анна тонет и зовет на помощь Ивана. В белорусской песне ветер уносит венок дочери Купалночки на море, его добывают три парня; за одного из них она выходит замуж. Эти парни уподобляются трем месяцам (третий — Иван), а три девушки — трем звездам (третья — Маринка). В латышских дайнах (священных песнях) похитители увозят Дочь Солнца на чужбину (в Германию) в самый теплый день года. Или же Дочь Солнца тонет, а Сыновья Бога ее спасают. Они же сватаются к ней.
Чехи сжигали в Купальскую (Святоянскую) ночь ель, а словаки — липу. Хорваты пели тогда же песню о невесте, что сидит под горящей липой и горюет о матери. Слово «Марена» у украинцев означает «черноклен». На Полтавщине Маринку считали русалкой, в Купянском уезде Харьковской губернии — старшей русалкой. Морана, таким образом, и дерево, и водяная богиня. Как, впрочем, и ее мать. Купалу в обряде обычно изображало деревце. На вышивках богиня и дерево легко заменяют друг друга. Вспомним также о виле Живе.
Супруга солнечного бога, связанная с водой, выступает и в болгарском обряде «Еньова буля» (Иванова жена). Женщины ходят 12 июня или на Новый год с ряженой девочкой по источникам и гадают (в частности об урожае). Болгары называют Солнце «дедо Еньо». В их песнях царица Домна ходит за прекрасным Еньо, гоняя облака, или же просит у Солнца зелья для деторождения, обещая ему свою дочь Марину. Эта небесная царица, несомненно, Лада.
В Самаре записана поэтичная легенда о Марине-русалке. Девушка, утопившись от несчастной любви к красавцу музыканту Ивану Курчавому, стала русалкой. Ночами она выходила из воды и звала его к себе. И не выдержал Иван: оставил разлучницу и ушел за Мариной на дно речное — развлекать игрой водяного царя. А тот обещал потом отпустить их обоих на землю.
Заметим, что в воду бросали или сжигали не только Марену, но и Купалу (деревце или чучело). Видимо, богиня-мать тоже уходила в нижний мир на поиски дочери. Но выходила оттуда не позже времени жатвы, когда, как уже показано, чествовали именно богиню-мать. Она возвращалась к людям вместе с выросшим и собранным урожаем, а ее дочь и сын-зять — только весной.
В песнях и обрядах миф о Даждьбоге и Моране прослеживается лишь контурно, отрывочно. Зато весь сюжет сохранился в сказке «Марья Моревна» и былине об Иване Годиновиче.
Главный герой сказки — Иван Царевич. В тех сказках, де он (в отличие от трусливого брата Ивана Сучича) — единственный или младший сын царя, этот царевич наделен не только положительными, но и космическими чертами: «на лбу — месяц, а по краям — звезды», «по локти золотые руки и по колени золотые ноги, на голове золотые чубы». Это в точности напоминает антские фигурки VI–II вв. из знаменитого Мартыновского клада: пляшущий бог, у которого позолочены волосы, руки до локтей и ноги до колен. (По общеславянскому поверью, на Купалу солнце пляшет.) В тот же клад входят фигурки златогривых коней. Словом, в этом Иване Царевиче можно узнать Даждьбога. Он женится на царевне-амазонке Марье Моревне, пленившей самого Кощея. По доброте и излишней доверчивости Иван помогает Кощею освободиться, и тот уносит Марью в свое царство. Добыв у Яги чудесного коня, царевич побеждает Кощея и освобождает жену. В ряде сказок Иван бежит с Марьей от Кощея. Тот спрашивает своего вещего коня, далеко ли беглецы, и получает ответ: можно посеять пшеницу (или ячмень), убрать ее и испечь хлеб (или наварить пива), и все равно успеть. То есть Марья (Морана) отсутствует в Кощеевом преисподнем царстве с весны до осени, от сева до обжинок. Кощей дважды догоняет Ивана и отбивает Марью, и лишь на третий раз погибает сам.
Очевидно, временем похищения Мораны могли считать как Купальскую ночь, после которой день начинает убывать, так и конец лета (после обжинок) или даже осеннее равноденствие. (По народным представлениям, на Воздвиженье, 14 сентября, змеи уходят в подземный мир и возвращаются лишь 25 марта, на Благовещенье.) Мифологическое мышление с такими противоречиями мало считается. Само действие мифа разворачивается некогда, в начале времен, — и в то же время повторяется ежегодно, в определенные дни, отмеченные праздничными ритуалами. Не отпразднуешь как следует Купалу или Масленицу — и не вернется богиня из преисподней, не будет урожая, настанет голод.
Не случайно имена Иван и Марья настолько популярны в русском народе, что стали синонимами русского человека и русской женщины. Ведь за этими христианскими именами скрывается божественная чета, воплощающая природные силы, без которых невозможна сама жизнь земледельца, — солнце, землю и воду.
О соответствии Кощея Бессмертного Чернобогу уже говорилось. В сказке его труп, подобно ритуальному чучелу, сжигают, а пепел разметают по земле. В Сибири на Масленицу появляется ряженый — старик в мохнатой одежде, увешанный мертвыми зайцами, воронами и воробьями. Из особого лука с воронкой он стрелял в людей снегом. Не сам ли это Чернобог-Мороз? (Зима у земледельцев — главный охотничий сезон.) Рядом с ним шла старуха» с ребенком в руках (Морана?).
В белорусской обрядовой песне Смерть, пляшущую Морозом, отсылают прочь, в леса, за море. Да, зимняя Морана все же супруга Чернобога, грозная и страшная. В сказке Ивану Царевичу помогает Булат-молодец. Спасая Царевича, он превращается в камень. И тогда Иван, чтобы оживить друга, приносит в жертву своих детей, мальчика и девочку.
Воскрешенный их кровью, Булат оживляет их самих. Это напоминает принесение в жертву Громовнику 20 июля отрока и девицы. Быть может, Булат — это Перун? Весной воскресает не только земля, но и гром, молчавший всю зиму.
Марья Моревна в сказке стойко хранит верность Ивану. Иначе обстоит дело в былине об Иване Годиновиче[36]. Сцена из этой былины (точнее, из мифа, легшего в ее основу) изображена на серебряной оковке священного турьего рога из Черной Могилы. Героиня ее носит имя Настасья Дмитриевна, казалось бы, не напоминающее Морану. Но «Анастасия» означает «воскресшая». В украинской сказке Солнце влюблено в прекрасную морскую царевну Анастасию. А «Дмитриевна», по мнению Б. А. Рыбакова, — «дочь Деметры» (то есть Персефона).
Иван Годинович добывает на охоте оленя, вепря и лютого зверя (льва). Потом он преследует и побеждает царя Афромея (Кощея), похитившего его невесту Настасью и оборачивающегося туром. В митреумах — святилищах Митры в Дура Эвропос и Сузах на фресках изображен Митра-всадник, преследующий двух оленей, льва, вепря и змею. Главный же подвиг Митры — убийство быка, олицетворяющего землю, хтонические силы. Миф о небесной охоте, как уже сказано, распространен по всей северной Евразии. Но лишь у славян и иранцев герой его — не Громовник, а солнечный бог.
В схватке между Иваном и Кощеем Настасья приходит на помощь последнему. Привязав Годиновича к дубу, Кощей хочет расстрелять его из лука. Но тут на дуб садится вещая птица — ворон. Стрела, посланная в него, поражает самого Кощея. Иван жестоко мстит Настасье — рассекает ее на части (что напоминает растерзание чучела Мораны или Масленицы).
На роге изображены Кощей и Настасья с луками и стрела, летящая в затылок Кощею. Но вместо ворона здесь — орел (птица Перуна и Зевса). Ворон, впрочем, тоже грозовая птица (по русскому поверью, он купается в ночь на Чистый четверг — день Громовника). А герб Чернигова — черный орел. Очевидно, и тут Перун приходит на помощь Даждьбогу. Странно лишь отсутствие самого Годиновича-Даждьбога. С ним, возможно, связаны изображенные здесь же два грифона (животные Аполлона-Гойтосира) и поющий петух (символ зари). А фигуры еще одного орла, волка и двух зайцев напоминают сказку, где Кощеева смерть скрыта в утке и зайце, добыть которых Ивану Царевичу помогают орел и волк. Два сцепившихся волка символизируют, видимо, борьбу зимы и лета, тьмы и солнца. Из их тел, а также из тел грифонов и крыльев петуха вырастают ростки хмеля, тем самым показывая суть всей борьбы мировых сил: победу жизни над смертью, плодородия над бесплодием и голодом.
В греческом мифе, как уже сказано, нет фигуры освободителя богини (если не считать сказания о попытке Тезея и Пирифоя похитить Персефону и об освобождении Гераклом Тезея, скованного в Аиде, что несколько напоминает спасение Ивана Годиновича грозовой птицей). Зато удивительно близка славянскому мифу индийская «Рамаяна». Равана, царь демонов-ракшасов, похищает Ситу — дочь Земли и жену царевича Рамы (воплощения солнечного Вишну). С войском из обезьян и медведей, собранным Хануманом, царем обезьян, Рама вторгается в царство Раваны, побеждает его и освобождает Ситу. Дальнейшая их жизнь, однако, омрачается подозрениями Рамы, что супруга изменяла ему с Раваной. И Сита уходит под землю, оставив мужу двух сыновей.
Не случайно героиня былины носит имя Настасья, св. Анастасия (Неделя) — воплощение воскресенья, так же, как св. Параскева — пятницы. В верованиях и фольклоре славян эти две святые часто выступают вместе. Обе они карают за работу в их дни, особенно за женские работы (прядение и др.). В сербских и болгарских песнях Илья-Громовник и другие святые наказывают трудящихся в эти дни нечестивых жителей Троянова (Индийского) царства. Воскресенье — день Солнца. В галицкой песне Солнце жалуется на людей, работающих в воскресенье и пятницу. В словацкой сказке св. Неделя помогает герою победить змея. Русские и болгары представляли себе Неделю прекрасной высокой женщиной.
Болгары говорят: «Св. Пятница — мать Недели» («Света Петка — Неделина Майка»). В болгарской песне Неделя спит на коленях у Пятницы и видит во сне дерево от земли до неба. Очевидно, Пятница и Неделя — это богиня-мать и богиня-дочь, Лада и Морана.
Еще одна сказка, явно связанная с Даждьбогом и Мораной, — «Царь-Девица». Иван Царевич с двумя братьями отправляются за молодильными яблоками и живой и мертвой водой для старого отца. Все это есть далеко на юге, за огненным морем, в Подсолнечном (Девичьем) царстве. Правит им амазонка — Царь-Девица (Настасья-Прекрасная, Белая Лебедь). Царевич пробирается в шатер, овладевает ею и уезжает. Воительница рождает двоих детей, идет походом в землю старого царя, и легкомысленному царевичу приходится жениться на ней.
Царь-Девица (несомненно Морана) здесь не только воительница, но и богиня солнца, подательница здоровья и бессмертия, владеющая животворными силами воды и растений.
Козьма Пражский упоминает чешскую богиню войны — «Беллону», сестру «Марса». Если «Марс» — это Ладо-Даждьбог (см. выше), то «Беллона», очевидно, его сестра-супруга Морана, она же Царь-Девица и амазонка Марья Моревна. Римская Беллона, богиня войны и подземного мира, чаще считалась не сестрой, а матерью Марса.
У чехов легенды об амазонках, упорно воевавших с мужчинами, связаны с пражским Вышеградом. У словаков — с крепостью Девин (где почиталась богиня Дева). Греческим амазонкам покровительствовали Артемида и Арес. Согласно Гаеку, князь Пржемысл победил амазонок, когда от них отступились бог Зелу и богиня Дирцея. Не они ли скрываются под именами «Марса» и «Беллоны» у Козьмы? Если Зелу — Даждьбог (см. выше), то Дирцея, очевидно, Морана.
У лужичан Мара — богиня, являющаяся в полдень на горе Катмарберг. Она заботится о росте трав и приплоде скота. Ее величают «матерью» и приносят ей жертвы. Она явно сродни полудницам — полевым духам, охраняющим посевы, но при этом губящим солнечным ударом тех, кто работает в полдень.
Морана, принадлежащая обоим родам-общинам славянских богов, одновременно светла и мрачна, благодетельна и смертоносна, любима и презираема. Но не зла. Просто ее долг — отбирать у людей жизнь. Она буквально разрывается между двумя своими мужьями — Даждьбогом и Чернобогом — и двумя мирами. И тем не менее обеспечивает единство всего «большого» мира богов и людей.